Рыжее знамя упрямства - Страница 48

Вспомнил я, как молился в яме своему медному крестику, как он грел меня… "Знаешь, – говорю, – Саид, – если я и поклянусь, ты не поверишь. У тебя твой Аллах, у меня мой Спаситель…"

Он оскалился, злорадно так, зубы белые-белые.

"Не спасет тебя твой Спаситель. Разве не понимаешь?"

Дружок его тоже скалится, гладит автомат. И понял я: все равно убьют, хоть сделайся я самым-самым мусульманином. Не оставят в живых русского свидетеля, который видел эти головы… Вцепился в автомат, рванул, кинул через бедро этого Саидова приятеля, и тут меня сзади по голове… Камнем, наверно… Очнулся я опять в яме. Судя по запаху, в той же самой… Сперва удивлялся: почему не кончили там, сразу. Потом понял: бесчувственного неинтересно. Надо, чтобы я все испытал… Стал готовиться. Думаю, как вытащат наверх, брошусь на любого, пусть пристрелят, только бы не ножом… И вдруг застреляли наверху. Потом оказалось, добрались сюда свежие силы ОМОНа, с большой зачисткой. Через какое-то время выволокли меня… Смотрю, лежит посреди двора Саид, глядит в небо пустыми глазами, очередь поперек груди. Рядом – одна из его дочек. Наверно, хотела заслонить отца…

Потом, конечно, всякие вопросы, выяснения. Я понял: повезло мне, что из ямы вытащили, а не повстречали беглого. Доказывай бы, что не перебежчик, не дезертир… А тут героический пленник… Ну и вот. Возили, лечили, потом на гражданку. Подчистую…

3

Словко слушал и чувствовал себя виноватым: из-за него ведь Салазкин затеял этот разговор. А еще Словко машинально трогал под рубашкой легонький алюминиевый крестик.

Не был Словко настоящим верующим, он себе в этом честно признавался. То есть он понимал, что Бог, конечно, есть, но исполнять все христианские правила было некогда. В церковь не ходил, молитв почти не знал, только "Отче наш" запомнил когда-то. И лишь два года назад читал он про себя эту молитву, когда отца увезли на скорой в хирургию, а потом срочно вырезали желчный пузырь. Отец лежал в реанимации, а Словко шепотом молился в своей постели… Молитва ли помогла, или просто повезло, но с той поры крестик Словко не снимал. На всякий случай…

…– Господа, карета готова, – сообщил от машины Кинтель.

Словко быстро встал и покачнулся: вдруг закружилась голова. Это длилось всего секунду, но Корнеич заметил.

– Что с вами, мой капитан?

Словко виновато заулыбался.

– Наверно, с голоду. Не позавтракал, а потом эта дорога.

Корнеич хлопнул себя по лбу:

– Педагоги!.. Чуть не уморили ребенка! Кинтель, где еда?

Кинтель достал из багажника пакет, в нем был здоровенный кусок рыбного пирога и огурцы. Видать, остались от поминальной закуски.

Словко не обиделся на "ребенка". Такое обращение у старших к младшим случалось в "Эспаде". Оно было не всерьез, а дурашливо-веселое: "Эй, помогите ребенку дотащить весла!.. Поправьте на ребенке ремень, чтоб не болтался…" "Ребенки" хихикали… Хихикнул и Словко, втыкая зубы в мягкий и вкусный пирог (небось Татьяна постаралась с утра). Аж заурчал от голодного удовольствия… И доедал уже в машине, на ходу, подбирал с колен крошки рыбы и теста… Но рассказ Салазкина сидел в нем холодной льдинкой, тревогой непонятно о чем. Вернее, о многом. И в том числе почему-то и о Рыжике.

На базу приехали, когда народу там было совсем мало. Полагалось собраться к четырнадцати ноль-ноль, а часы показывали двенадцать пятьдесят пять. Каховский сразу ушел в рубку, к начальнику моршколы Соломину. Каперангу вообще-то полагалось находиться в кабинете при школе РОСТО, но он предпочитал быть на водной станции. Рядом с маленькими, но все же кораблями.

Рыжика и Нессоновых еще не было, и это почему-то встревожило Словко. Странно даже… Чтобы не волноваться зря, он пошел на мыс, где стояли на кильблоках "марктвены". Белый корпус "Оливера Твиста" был местами обшарпан – успело уже потрепать кораблик в этом сезоне. Левая ванта малость ослабла, Словко неторопясь, старательно, перетянул капроновый талреп. Выкачал губкой лужицу, собравшуюся у резенкиля. Этой же губкой протер палубу, убирая налеты пыли. Похлопал яхту по крышке ахтерпика. "Оливер" благодарно подрагивал тонкими тросами стоячего такелажа. Потом Словко помог Владику Казанцеву закренить на кильблоках "Тимура" и поставить заплату на левой скуле ("Тимур" недавно "поцеловался" со старенькой "Миссисипи" Аленки Скляровой). Вкрутили восемь шурупов. Наконец Словко распрямился, стер ветошью с колена желтую шпатлевку, глянул на часы. Было 13.50. Он досадливо оглянулся на ворота. Ага! Оттуда двигались Игорь и Ксеня, а между ними бодро шагал Рыжик – в полной отрядной форме. Как и близнецы.

Он издалека встретился со Словко глазами, побежал. Остановился у кормы "Оливера", заулыбался с нерешительным вопросом в глазах.

– Моя карета оказалась без колес, – вздохнул Словко (и Рыжкины глаза перестали искриться). – Зато… вот… – Он выдернул из кармана за нитку блестящее колесико. – То самое…

Рыжик сразу увидел, что и правда то самое . Заулыбался – сперва нерешительно, а потом прямо засиял. Вцепился в нитку. Вскинул глаза.

– А… откуда? Как это?

– Когда увидел, что карета не годится, решил поехать, поискать у столба. Где ты говорил… Ну, поехал на велике. Смотрю, оно качается на сучке… – как самое простое дело объяснил Словко.

Рыжик тихо и убежденно сказал:

– Но это ведь чудо.

– Да, – согласился Словко. И не выдержал, выдал то, что сидело внутри: – Наверно, потому, что ты хороший человек, Рыжик.

Тот быстро глянул ему в лицо, замигал, начал суетливо связывать порванные концы нитки. Надел ее на шею. Подпрыгнул, сел на корму, закачал изжаленными ногами. Стал смотреть на свои потертые кроссовки. Вдруг спохватился и шумным шепотом выговорил: