Рыжее знамя упрямства - Страница 85

– Попробуй дозвониться до Аиды, – предложил Словко. Корнеич, поминая всю нечистую силу, достал мобильник. И… дозвонился, хотя связь с поселком Скальная Гряда, в окрестностях которого располагался пансионат "Ветеран", была паршивая. Аида сказала, что фехтовальным снаряжением занимался Феликс Борисович, но его сейчас в лагере нет, он уехал в департамент по делам молодежи, где должен выйти на… Корнеич плюнул и нажал отбой.

– Ладно, что-нибудь придумаем, – сказал он. – Поставим вигвамы, понаделаем луков, устроим стрелковый турнир вместо мушкетерского. Будем вести индейскую жизнь, не заскучаем…

Дело в том, что было решено уже: барабанщики и все, кто не поехал в Скальную Гряду, уйдут на кечах в дальний конец озера, к впадению речки Орловки и устроят там свой маленький лагерь. Поживут неделю в походных условиях…

– Завтра мне надо сходить на кече к устью, посмотреть, в порядке ли наше прежнее место. И повидать кое-кого, – сообщил Корнеич. – И Олег Петрович просится со мной, говорит, что целую вечность не ходил под парусом… Словко, пойдешь на руле? Кирилл и Равиль завтра заняты…

А Словко что? Он всегда готов. Подскочил даже: ура!

– Только надо еще матроса. Выбери сам, – решил Корнеич. И Словко увидел умоляющие глаза Рыжика.

– Пусть Рыжик идет! Он умеет на кливере и стакселе, мы с ним тогда на "Зюйде" первыми пришли… – И Словко глянул на Нессоновых: "Вы не обидитесь?" Ксеня понимающе сказала:

– Нам бы тоже хотелось, только завтра мы не можем. Дома куча всяких дел…

– Ага… – вздохнул Игорь…

Вышли в десять часов. Дуло как по заказу: ровно, с умеренным напором. Ветер был южный, теплый, пахнущий далеким смолистым лесом. Словко сидел на корме. В левой руке бизань-шкот, в правой колено румпеля. Московкин попросил у Корнеича гика-шкот, сказал, что хочет вспомнить: как это управляют главным парусом. Вспомнил хорошо, делал все как надо… А довольный Корнеич устроился в кокпите на пайолах, спиной привалился к передней переборке, вытянул вдоль швертового колодца протез. Поднял лицо и жмурился, глядя в зенит. Там висели белые клочки облаков.

"Зюйд" бежал как по ниточке. В левый борт иногда ударяли гребешки мелкой зыби, изредка бросали в Рыжика искристые брызги, тот радостно ойкал.

В руках у Рыжика были два шкота – от кливера и стакселя. Он старательно следил, чтобы оба треугольника не заполаскивали, но и не были перетянуты. Мог бы вообще-то задать шкоты на утки, но, видимо, ему нравилось играть ими, как вожжами норовистой лошадки. Сидел Рыжик впереди, слева от мачты, верхом на неширокой палубе левого борта – одна нога в кокпите, недалеко от плеча Корнеича, другая – снаружи, чиркает пальцами по гребешкам.

– Рыжик, какой курс и галс?! – окликнул матроса рулевой Словко.

– Что? – оглянулся Рыжик, явно удивившись такому детскому вопросу. – Галфвинд левого галса…

Словко засмеялся: шутка, мол. Он не думал экзаменовать Рыжика, просто захотелось увидеть его лицо. И Рыжик понял шутку, заулыбался.

Московкин тоже сидел на левом борту, но не верхом, конечно, а спиной к воде (Рыжику пришлось нагибаться, чтобы глянуть из-за него на Словко). Его впалая щека была в тени и казалась синеватой. Гика-шкот Олег Петрович двумя шлагами набросил на ладонь, чтобы удобнее было держать. Так поступать не следовало. Словко несколько минут колебался: делать замечание было неловко, но командир обязан…

– Олег Петрович, пожалуйста не наматывайте шкот, – наконец попросил он. – Не положено по технике безопасности…

– Что?.. Ах, да! Прости, голубчик. Вот что значит столько времени не выходить на воду. В общем-то я ведь сухопутный человек…

– Вы хорошо держите парус, – примирительно сказал Словко.

Московкин улыбнулся, убрал витки троса с ладони, и улыбка тут же пропала. Кажется, Олега Петровича заботили какие-то мысли, не связанные с такелажными делами.

И правда заботили! Потому что через минуту Московкин вполголоса произнес:

– Даня, есть разговор…

– Серьезный? – спросил Корнеич. И было видно, что он надеется: разговор не очень серьезный. Потому что и без того хватало проблем, а скольжение яхты было таким беззаботным. Плыть бы так и плыть…

Но Московкин сказал, упершись глазами в тугое полотно:

– Да…

– Ну? – вздохнул Корнеич, переключая себя из режима беспечности в привычное состояние "боевая готовность".

– Даня, я нашел Васю Ростовцева…

– Кого? – недоуменно шевельнулся Корнеич.

– Тёминого друга по прозвищу Орех. То есть Орешек… Он после облавы был определен в сиротский интернат номер два, для отсталых детей. Совершенно непонятно, почему, нормальный ребенок… Тёма не мог его, конечно, разыскать, а для меня это не составило труда… Он младше Тёмы, кстати. Всего восемь с половиной.

Корнеич журналистским чутьем, казалось, тут же распознал положение дел:

– Ясно. Хочешь забрать к себе, а чиновницы-педагогессы уперлись?

– Я его уже забрал. Поупирались и отдали. Дело в другом, Даня…

Корнеич выжидающе молчал.

– Даня, я тут подумал… Может, возьмешь его себе? Чудный мальчонка, еще почти не задетый уличным вирусом… Оказывается, они с Тёмой вместе сочиняли стихи…

– Господи, ну о чем речь! – с облегчением выдохнул Корнеич. – Ну, конечно же! Мы же договаривались, что в сентябре возьму у вас целую группу. Но если надо, этого… Орешка… хоть завтра…

– Даня, я не о том, – как-то набычившись, проговорил Олег Петрович. – Я… думал, может, возьмешь его насовсем? От меня в свой дом… Понимаешь, есть дети, неприспособленные к интернатскому быту. Он такой… Он одержим мечтой о каком-нибудь родном человеке, о родной крыше.